Именно так, дорогие читатели. ВРЫВАЕТСЯ. Иначе не сказать. Популярность крайне сомнительного в своей ценности кинематографического жанра псевдодокументалистики непомерно выросла за последние годы, и вот, настал тот день, когда Голливуд добрался и до нашего милого города.
Молодой амбициозный режиссер, имя которого я, к сожалению, не могу назвать, работающий как раз в жанре псевдодокументалистики, недавно наведался в Ладлоу с целью отснять ряд видеосюжетов в рамках подготовки своего проекта "Городские сумасшедшие 20...". Надо сказать, что место для съемок голливудский гость выбрал самое неудачное - бутик женского белья "Мери Элис" в Вол-Март. Я, простите, осуждаю. Осуждаю и негодую. Режиссер ворвался в бутик, разбив стеклянную крышу, размахивая топором, к которому по сведениям очевидцев и была прикреплена камера, перепугал посетительниц, устроил погром и, надо ли говорить, испортил большую часть товаров.
Здесь, мои уважаемые читатели, я встану и продолжу писать статью стоя, потому что речь пойдет о даме - прекрасной жене, любящей матери, женщине-героине. Амелия Джонс, дамы и господа. Амелия Джонс, обезвредившая учинившего беспредел заезжего режиссера одним точным ударом по голове, достойна восхищения всего нашего сообщества.

Выйдя на проспект, освещенный ночными газовыми светильниками, Бармаглот узрел картину, больше всего напомнившую бы Уильяму гибель Помпеи. Люди спасались от висельников, до отказа набивались в дирижабли, громоздкие вагоны - чисто нью-йоркское метро в час-пик. Мертвецы, казалось, заполонили город, такие же внезапные и многочисленные, как саранча на летних полях кукурузы.
Он шел по улицам, оглядывался, узнавал и не узнавал Делириум. Как долго его здесь не было? Бармаглоту казалось, что целую вечность. Теперь все возвращалось с воспоминаниями, а Ладлоу, напротив, становился далекой сказкой.
Лопнуло и зазвенело, просыпавшись осколками стекло какой-то витрины. В магазине хозяйничали висельники. Фонарные столбы скрипели и сгибались под тяжестью  их тел, мимо пронесся толстяк в смешной шляпе и ботинках. Подмышками толстяка было зажато два саквояжа. Он успел вскочить в ближайший дирижабль и трап поднялся...

"Дорогой! Эта твоя новая работа сводит меня с ума!"; "Мой милый мальчик, я умираю от беспокойства!"; "Сынок! Я не могу спать, представляя, как ты один, усталый и измотанный бредешь по ночным улицам. ОПАСНЫМ ночным улицам!!!"; "Ни одна живая душа даже не представляет, как страдает материнское сердце!". И все в том же духе. Миссис Андерсон страдала и беспокоилась в каждом письме, которые тоннами пересылала злосчастному отпрыску, как будто считала, что он живет на деньги от сбора макулатуры. Она призывала его приехать на ферму, где "они с папашей Хью нашли свое счастье в единении с землей и природой". Она заклинала его найти квартиру в районе получше. Она лила слезы и имитировала каждую неделю новые болезни, чтобы заставить сына ее навестить. Она квохтала как курица, которых разводила в Луизиане и, да! Она неимоверно бесила-бесила-бесила Тони!
Эта односторонняя переписка (потому что отвечал сыночек через десять раз на одиннадцатый и отделывался короткими ничего не значащими фразами) продолжалась уже третий год, и Гудвин посчитал, что ее пора завязывать...